) , Ф. Шателе (Franзois Chatelet), М. Турнье (см. ТУРНЬЕ Мишель) и другими, впоследствии ставшими известными исследователями и деятелями культуры. В числе учителей Делеза были такие известные философы, как Ж. Кангийем (Georges Canguilhem), Ж. Ипполит (см. ИППОЛИТ Жан) , М. де Гандийяк (Maurice de Gandillac). В 1957 получил место старшего преподавателя в Сорбонне, где продолжил свои историко-философские исследования. С 1960 работал в Национальном центре научных исследований. В качестве преподавателя работал в университете Лиона, в 1967-1989 - в университете Париж-Венсенн (Paris-Vincennes). Докторскую степень получил в 1969, защитив сразу две диссертации: «Различие и повторение» и «Спиноза и проблема выражения».
Для ранних работ Делеза характерно стремление вычленить в истории европейской философии мыслителей, противостоящих господствующей традиции, идущей от Платона (см. ПЛАТОН (философ)) к Гегелю (см. ГЕГЕЛЬ Георг Вильгельм Фридрих) . Делез открыто заявил о необходимости деструкции платонизма и диалектики. Первые работы Делеза - «Эмпиризм и субъективность» (1953), «Ницше и философия» (1962), «Представление Захер-Мазоха» (1967) , - формально не нарушая жанра истории философии, нацелены на раскрытие тех возможностей философского мышления, которые связаны с противопоставлением эмпиризма (Д. Юм (см. ЮМ Дэвид) ) трансцендентализму и спекулятивной философии. Большое внимание Делез уделяет философии Канта (см. КАНТ Иммануил) и его теории опыта («Философия Канта», 1964)), полагая, что кантовская философия обладает ресурсами, которые были намеренно исключены из дальнейшего развития европейского мышления. Несколько работ Делез посвящает Ницше (см. НИЦШЕ Фридрих) , многие темы которого (становление, активное забвение, возвращение тождественного) навсегда останутся с Делезом.
Программная работа Делеза «Логика смысла» (1969) стала одним из главных текстов философского постструктурализма. В ней Делез обращается к традиционной для философии проблеме вычленения инстанции смысла. Опираясь на некоторые достижения структурной лингвистики (в частности, на тезис К.Леви-Стросса о «плавающем означающем») и стоическую теорию «бестелесных событий», Делез создает универсальную теорию смысла как инстанции, организующей порядки означающего и означаемого в непрерывном становлении.
В 1970-е гг. Делез много работал вместе с философом и психоаналитиком Ф. Гваттари (см. ГВАТТАРИ Феликс) , с которым он познакомился в 1969. Делез и Гваттари в течение многих лет издают знаменитый журнал «Химеры» («Chimиres»). Главным плодом их творческого союза становится двухтомная работа «Капитализм и шизофрения» (первый том - «Анти-Эдип», 1972, второй - «Тысяча плоскостей», 1980). Также в соавторстве с Гваттари были написаны развивающие идеи «Капитализма и шизофрении» работы «Кафка. К минорной литературе» (1975) и «Что такое философия» (1991) – заключительный труд двух философов.
«Капитализм и шизофрения» стала манифестом «студенческой революции» 1968 года и одним из самых известных философских произведений второй половины 20 века. Главный критический тезис Делеза и Гваттари состоит в том, что господствующий в западном обществе психоанализ и связанная с ним практика желания в действительности являются выражением законов капиталистического общества. Философская стратегия Делеза и Гваттари получает название «шизоанализа». В последней совместной работе «Что такое философия» Делез и Гваттари предлагают собственную концепцию философского творчества, которое отличается и от научного творчества, и от художественного.
В 1980-е гг. Делез постоянно возвращается к собственной онтологической проблематике, заданной «Логикой смысла». Его двухтомник, посвященный кино («Кино 1. – Образ-движение», 1983, «Кино 2. – Образ-время», 1985), стал важнейшим событием в истории кинокритики и теории киноискусства. В этот период Делез продолжает философские исследования искусства. В работе «Перикл и Верди. Философия Франсуа Шателе» (1988) анализирует отношение своих концепций и концепций М. Фуко (см. ФУКО Мишель Поль) («Фуко», 1986), возвращается к нестандартной истории философии («Складка. Лейбниц и барокко», 1988), описывает пределы литературной критики в современном мире («Критика и клиника», 1993).
В последние годы жизни Делез страдал от серьезного легочного заболевания. 4 ноября 1995 он покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна собственной квартиры. Последней книгой Делеза, которую он так и не смог написать, оставив лишь проект, стала «Величие Маркса» («Grandeur de Marx»). После смерти Делеза были изданы книги, составленные Д. Лапужадом (David Lapoujade) из статей и бесед разных лет, – «Пустынный остров и другие тексты» и «Два режима безумия».
.

Энциклопедический словарь . 2009 .

Смотреть что такое "ДЕЛЕЗ Жиль" в других словарях:

Жиль Делёз Дата и место рождения: 18 января 1925, Париж Дата и место смерти: 4 ноября 1995, там же Школа/традиция: Направление … Википедия

- (Deleuze, Gilles) (1925 1995), французский философ. Изучал философию в Сорбонне; в 1948 1968 преподавал в ряде лицеев, затем в Лионском университете и в Сорбонне; с 1969 по 1987 профессор университета Париж VIII. Всемирную известность принесли… … Энциклопедия Кольера

Французский философ. Изучал философию в Сорбонне (1944 1948). Профессор в университете Париж VIII (1969 1987). Покончил жизнь самоубийством. Основные работы: Эмпиризм и субъективность (1952), Ницше и философия (1962), Философская критика Канта… …

Жиль Делёз Дата и место рождения: 18 января 1925, Париж Дата и место смерти: 4 ноября 1995, там же Школа/традиция: Направление … Википедия

Дата и место рождения: 18 января 1925, Париж Дата и место смерти: 4 ноября 1995, там же Школа/традиция: Направление … Википедия

Жиль Делёз Дата и место рождения: 18 января 1925, Париж Дата и место смерти: 4 ноября 1995, там же Школа/традиция: Направление … Википедия

Жиль Делёз Дата и место рождения: 18 января 1925, Париж Дата и место смерти: 4 ноября 1995, там же Школа/традиция: Направление … Википедия

- (Deleuze) Жиль (1925 1995) французский философ. Изучал философию в Сорбонне (1944 1948). Профессор в университете Париж VIII (1969 1987). Покончил жизнь самоубийством. Основные работы: ‘Эмпиризм и субъективность’ (1952), ‘Ницше и философия’… … История Философии: Энциклопедия

Жиль Делёз, покончивший с собой в 1995 году, был одним из самых влиятельных и плодовитых французских философов второй половины XX века. Его работы были связаны не только с философией, но и с литературой, кинематографом, искусством.

АС : В возрасте семидесяти лет Жиль Делёз, французский философ, 4 ноября 1995 года покончил с собой. Он был заядлым курильщиком и страдал от изнурительной болезни легких в течение 25 лет. Ему удалили легкое, он подвергся трахеотомии, потерял способность речи и считал себя «прикованным цепью, как собака» к кислородной машине. В последние годы его жизни даже писать от руки давалось ему с огромным усилием.

Привет, это The Philosopher’s Zone, и я, Алан Сондерс, приветствую Вас в первой из двух программ, исследующих деятельность одного из самых влиятельных и продуктивных французских философов второй половины ХХ столетия.

Для того, чтобы ввести нас в глубокий и сложный предмет мысли Делёза, к нам присоединяется Роберт Синнербринк, который преподает философию в университете Macquarie и является председателем австралазийского Общества Континентальной Философии. Роберт, добро пожаловать в шоу.

РС : Спасибо за приглашение.

АС : Что бы Вы могли сказать о Делёзе как о французском философе ХХ века?

РС : Это очень хороший вопрос. Французские философы, я думаю, имеют склонность объединяться в единую связку или единую группу. Люди часто говорят о французских философах 60-ых или французских постструктуралистах, но Делёз, кажется, соответствует совсем иной категории. Я думаю среди тех философов, скажем Делёза, Фуко, Дерриды и других, он единственный философ, чей труд использовался во всех областях, по крайней мере за прошлые 20 лет или около того, в англоязычном мире, при чем таким образом, который трудно было предположить. Отсюда, Вы можете увидеть в кино и СМИ огромный интерес к Делёзу, а так же в таких областях как экология, экологические взгляды, архитектура, а так же философия и этика в целом. Я считаю самой удивительной вещью в Делёзе — это особенное отношение к истории философии, и в то же самое время, настоящая страсть к изобретению новых способов создавать философию, и это те два аспекта, я думаю, которые отличают его.

АС : Хорошо, Вы говорите о большом количестве областей, в которых занялись его работой, и конечно сам он ссылается в своей работе на обширный диапазон тем: дифференциальное исчисление, термодинамика, геология, молекулярная биология, популяционная генетика, этология, эмбриология, антропология, психоанализ, экономика и лингвистика и, конечно, изучение кинематографа, чему он сам способствовал. Но если взять только одну из областей, которые Вы упоминали, и рассмотреть ее, возможно ли найти какой-нибудь практический эффект от его мыслей, возможно, он повлиял на экологические взгляды?

РС : Интересно рассматривать философов с точки зрения традиции, и я думаю, что Делёз — один из этих философов. Существует традиция в философии, которую можно назвать «витализм» или романтизмом или философией жизни, есть и другие способы описания такого рода философии; онтология становления (process philosophy) — другой термин, который мы используем. И для меня Делёза интересно рассмотреть с точки зрения способов мышления об окружающей среде или о природе, об экологии, о животных, из-за его интереса к жизни или жизни, рассмотренной очень широко. Я сказал прежде, что он своего рода виталист. Ключевой момент, что наставником для его ранней мысли был, конечно, Анри Бергсон, который является, вероятно, самым известным французским виталистом, так же как и Ницше, Юм и другие. Это сосредоточение на природе, на жизни и на том, каким образом философия может воодушевить и, если Вам так нравится, открыть различные пути соприкосновения с миром природы… Так что это касается окружающей среды, поскольку мы — ее часть, мы своего рода выражение или составная часть большего целого, которое мы должны понять в целостности, динамике, как своего рода сложную систему, где вещи связаны сложными способами, но в то же самое время есть огромная дифференциация и индивидуализация, и понять ее как две этих движущих силы вместе. Вы знаете, индивидуализация с одной стороны и своего рода сложное целое с другой, находятся в постоянной динамике и движении и постоянно трансформируются.

АС : У него есть интересное представление о том, как делается философия. Многие из нас думают, что философия имеет нечто, связанное с Сократом, блуждающим по Афинской агоре и задающим щекотливые вопросы, или диалогами Платона, или по крайней мере с современными академическими семинарами, короче говоря — с людьми говорящими. Но он считает, что мысль принимает форму в письме, не в диалоге, не в обсуждении.

РС : Вот это очень хороший момент. Это еще одна из сторон, которая важна; или по крайней мере, как наверное Вы знаете, существует линия критики Делёза как философа, который действительно не любил спорить или дебатировать. Он не любил участвовать во всех этих, как многие полагают неотъемлемых частях философии: семинарах, дебатах, обсуждениях, возражениях, которые спасают философский дискурс. Опять же, у Делёза весьма специфический подход. Есть и другие философы такого рода традиции, в которой практика философии сводится к строительству всеобщей (consensual) карты мира, если хотите; и в таком случае этот вид философии действительно не заканчивает тем, что вызывает больший интерес или временем технических дебатов. Теперь еще один важный момент относительно Делёза, который часто воспринимается как критицизм — наверное Вы знаете, философия Делёза об очень сложной, метафизической структуре едва ли не в стиле барокко. Это производит глубокое впечатление, но как Вы можете оспорить ее или подебатировать или войти в нее. Я имею в виду, что это вопрос различных стилей или различных способов делать философию. Он наносит ущерб акценту на коммуникации и диалоге, который очень распространен сегодня, не потому что он солипсист или своего рода скептик, но я думаю, потому что ключевая вещь для философии Делёза состоит в том, чтобы попытаться думать о вещах по-другому, думать заново. То есть мы просто участвуем в своего рода языковой игре, где мы отстаиваем или критикуем различные точки зрения или только совершенствуем наши способы выражения (terms), есть место и для этого, но при этом мы можем упустить возможность действительно раздвинуть границы того, что мы понимаем или способны концептуализировать. Таким образом, тут заложена мощная идея, как я полагаю, попытаться протолкнуть или сломать этот тип мышления, представления, что мы движемся в рамках или думаем в рамках, и попытаться увидеть, можем ли мы направить себя на размышление о чем-то новом.

АС : Одним из следствий этого подхода является то, что часто довольно трудно понять о чем он говорит. Я имею ввиду, что есть много интерпретаций Делёза. Действительно ли причина этого его сложность, или это отсутствие его интереса в том, чтобы я хотел понять его?

РС : Опять же превосходный вопрос… По отношению к большинству других континентальных философов это также верно. Подобная проблема возникает, когда Вы думаете о Хайдеггере или возможно Дерриде; очень необычное, философское изложение сразу же заманивает, когда Вы читаете этих философов. Вы знаете, есть много неологизмов, много необычных оборотов речи, способов использовать язык, это вовсе не ортодоксальная, сухая, пыльная, академическая проза. И вот тут существует опасность, что Вы просто воспроизводите своего рода сленг или своего рода жаргон, вместо того, чтобы открыть новые способы мышления, и это становится как бы самоцелью. Таким образом, существует риск по отношению к философам как Делёз, что мы просто увязнем в терминологии Делёза, делезовских фразах и неологизмах…

Мы конечно должны участвовать в дебатах и обсуждениях, уделяя Делёзу столько, сколько любому другому философу. Но в то же самое время нам нужно, если можно так выразиться, уловить дух мышления, а не только воспроизводить терминологию, и попытаться найти способы думать в стиле Делёза.

АС : Делёз как очевидно — это континентальный философ. Существует старое разделение — я не уверен, что оно все еще такое сильное, как раньше — но все таки, есть старое разделение на Континентальных философов, включая конечно Францию и Германию, и философов Англосаксонского мира. И в основе этого разделения лежит два больших движения, которые возникают в 17-ом столетии: рационализм и эмпиризм. Рационалисты, великие европейские философы, говорят, что мы можем иметь знание преимущественно из нашей рациональной природы; эмпирики же по существу говорят, что нет ничего в разуме, что не оказывалось бы там посредством органов чувств. Делёз считает себя эмпириком. Почему?

РС : Да. Здесь есть элемент провокации. Вы знаете, будучи молодым философом, он находился под влиянием, как часто историки философии говорят, трех «Н»: Гегеля (Hegel), Гуссереля (Husserl) и Хайдеггера (Heidegger), то есть существует сильная связь с философией Гегеля, гегельянским идолопоклонством — конечно во французском стиле, который отличается от, скажем, британского Гегельянства — и конечно Феноменологией, немецкой Феноменологией. Эти течения доминировали в послевоенной Франции. Так вот, Делёз приходит с очень своеобразным и неортодоксальным взглядом на историю философии, который заключается примерно в этом: вместо того, чтобы рассматривать ортодоксальную историю — т.е. сначала Рационализм, затем появляются британские Эмпирики и так далее — мы ищем не явную или миниатюрную традицию, и в каждом столетии, в каждой эпохе, Вы можете найти эту альтернативную традицию философов, которые делают что-то необычное или отличающиеся от господствующих философских традиций… И Вы найдете нечто, что Делёз называет философией имманентности (philosophy of immanence), в основном своего рода эмпирическую философию основанную на опыте, но не строго в эпистемологическом смысле: «Откуда берется знание?» … Делёза больше всего интересует: как может быть трансформирован опыт? Что является условиями реального опыта (не только возможного опыта, как ставил вопрос Кант)? И сразу же, если Вы ставите вопрос таким образом, Вы не просто спрашиваете: «Что я могу знать?» Вы спрашиваете: «О чём я могу думать и кем я могу стать?» Итак, здесь сразу же попадается на вид трансформационный аспект, и он снова соответствует виталистической ориентации онтологии становления, которая содержится в метафизике Делёза. Например, такой философ как Юм. Делёз ищет необычные или радикальные аспекты философии Юма, что предлагает очень оригинальное прочтение Юма как философа, который покончил с этой трансцендентальной сферой, которая становится очень важной у Канта, и предлагает вместо нее радикальную, имманентную философию, радикальную эмпирическую философию, где мы не должны выходить за пределы условий опыта, чтобы объяснить опыт. У нас должно быть достаточно широкое понятие опыта, чтобы оценить его сложность и обобщить… А для этого, необходимо взглянуть на все как на привычку, ассоциацию, смесь психологии и натурфилософии, которой следовал Юм.

Вот лишь один пример, но уже здесь можно найти акцент на опыте в очень широком смысле, своего рода скептицизм относительно любой трансцендентальной, потусторонней сферы и внимание на том, как опыт может быть трансформирован. Но это и попытка выйти из дихотомии между, как Вы выразились, рационализмом и эмпиризмом. Вы знаете, мы ищем ту точку, в которой философия не просто отражает мир или предоставляет нам доступ к пониманию того, как устроены вещи в мире, некоторому точному знанию, мы также ищем пути, которыми философия может трансформировать то, что мы испытываем, и что мы можем сделать в мире.

Это один из способов, которым я пытаюсь охарактеризовать его, и Делёз, в этом смысле, как Континентальный философ, опять необычен, потому что у него нет того же самого скептицизма, скажем, к науке и другим формам философии (в отличии от некоторых других Континентальных философов). Как Вы упоминали прежде, он с охотностью брался за все дисциплины, включая математику, физику и так далее. Но тот способ, которым философия, как предполагается, касается тех дисциплин, является больше конструктивным, творческим, следуя ему мы не пытаемся только разобраться в мире и увидеть то, на что он похож; мы пытаемся получить из опыта концепты, которые позволят нам снова взглянуть на вещи в более богатом, или более виталистическом, или поддающемся преобразованию свете.

АС : Роберт, давайте отправимся к центральной теме в мысли Делёза, и это — различие (difference). Что он подразумевал под различием, и почему оно так было важно для него?

РС : Отлично. Это большой вопрос. Я упоминал в начале, что Делёз часто описывается как один из философов различия, французских философов различия, и понятно, что это одно из ключевых понятий или идей в мысли Делёза от начала и до конца. Я думаю, что прежняя философская традиция от Платона для Делёза действительно приспособлена к размышлению о мире с точки зрения единства, тождества (identity), подобия, аналогии и так далее. И есть серьезные основания для этого, я имею в виду когнитивные причины. Мы действительно должны создать такую картину мира, чтобы идентифицировать объекты, уметь ориентироваться и прогнозировать, насколько это возможно, что будет дальше в моем непосредственном окружении. Итак, есть когнитивные способы, которыми мы получаем представление о мире. Проблема в том, что мы, как бы то ни было, попадем в ловушку или по крайней мере окажемся в некотором роде ограниченными в представлении мира привычными клише. Не то, чтобы они не работают, они работают ужасно хорошо, но они также ограничивают горизонт (или возможность горизонта) размышлять и действовать. Таким образом, то, чем интересуется Делёз — как представляется мир с точки зрения тождества и единства, концептуализируются вещи с точки зрения подобия. Мы создаем подобное, например, когда учим детей — мы говорим им: выберите то, что похоже. Это все очень важные познавательные операции, которые сосредоточены на повторении, единстве и сходстве, тождестве и так далее. Но для Делёза проблема состоит в том, что мы склонны думать способом, который подчиняет или в некотором роде стирает формы различия, которые могут быть чрезвычайно важны. Задумаемся о самом акте концептуализации чего-то, что мы делаем: выделяем частности, даем им имена или понятия, группируем с точки зрения общих черт, то есть яблоки и яблоки, груши и груши и так далее. Делёз является одним из тех философов, своего рода номиналистом, который считает, что мир составлен из самых единичных (singular) событий, или единичных сущностей, вещи реально уникальны и имеют свои собственные отличительные онтологические особенности.

Таким образом, можно прекрасно концептуализировать мир с точки зрения сходства, но при этом мы упускаем из виду этот поток или динамизм реальности на уровне, который обычно ускользает от нас. Вы можете сказать: все это конечно очень хорошо, но как философия предполагает добраться до этого уровня опыта, он ведь недоступен? И это то место, где появляется идея различий. Это то, как предполагается, что делает возможным обычные способы, которыми мы представляем мир. Если бы не было различий между сущностями, мы не могли бы выбрать их так или иначе; мы склонны пропускать то, что мыслим по привычке. Итак, происходит попытка продвинуться за пределы данных форм мышления. Философия, если хотите, использует способы мышления, предлагаемые искусством или другими формами знания, которые направлены на получение представления о том, как будет выглядеть различие в мышлении. Вот почему, на мой взгляд, Делёз, когда он концептуализирует или пытается философствовать о различии, снова и снова прибегает к примерам из литературы и искусства. Потому что это те формы опыта, эстетического опыта… где мы получаем некоторое ощущение того, что было постигнуто, пусть и интуитивно, различие на этом более фундаментальном уровне. Это приводит наше обыденное представление и систему взглядов к кризису, и существуют наглядные примеры того, как художественные работы, например модернистов, это делают. Одним из действительно хороших примеров была бы работа Делёза о британском живописце Френсисе Бэконе… И в случае Бэкона, именно изобразительное искусство дает нам некоторое ощущение или опыт этого дорепрезентативного уровня различия, чистого различия или различия самого по себе.

АС : Он также написал книгу под названием «Логика Смысла». Смысл — то, что мы имеем в виду, когда используем слова по отношению к вещам — был детально изучен двумя философами эмпириками конца XIX — начала XX столетия, Готлобом Фреге и Бертраном Расселом. Делёз признает их работу, но он также находит вдохновение у Льюиса Кэрролла, автора «Алисы в Стране чудес». Мне очень любопытно узнать, что же он берет от Льюиса Кэрролла.

РС : Да, снова, прекрасная ссылка. «Логика Смысла» стоит наряду с «Различием и повторением» (еще один главный текст или главная работа, которую Делёз издал в конце 60-ых, и в которой Вы найдете много теоретического и философского размышления о различии и так далее). Но в данном случае происходит сосредоточение на языке, и опять же это специфическая философия языка. Он проявляет интерес к Фреге и Расселу и, как мне кажется, к традиционной философии языка и смысла… Но он также очень интересуется Мейнонгом…

АС : Он был австрийцем, не так ли? Австрийский философ, да.

РС : Да, верно. И это целая область, имеющая дело с вопросами логики и смысла в то время. Интересна в Мейнонге та притягательность сущностей или явлений, которые имеют очень специфический статус, не существуют никаким определенным способом, кроме как своего рода через смысл или значение. Но все же мы изо всех сил пытаемся придать им нечто большее, чем у них есть — этот онтологический, очень специфический неопределенный статус. Делёз заинтересовался, а если поразмыслить об обычных представлениях о смысле и о связи, разве мы не допускаем здесь нечто, на фоне чего мы находим смысл в мире, различаем сущности, делаем суждения, у нас есть мнения о том или этом явлении; и тут Кэрролл повлиял на него своим обаянием. Я имею ввиду, что Кэрролл был логиком и интересовался этими парадоксами логики, которые он блестяще творчески выразил при написании детских рассказов, такого как «Алиса в Стране чудес». «Зазеркалье», «Охота на Снарка» и т.д., я хочу сказать, что Делёз слово в слово берет их в качестве примеров бессмыслицы (non-sense). Итак, Вы получили нечто, что создает определенный вид смысла, который описывается на языке, лингвистическими элементами…

Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.

Это похоже на язык; Вы можете прочитать это детям, и они будут смеяться; это создает некий странный смысл, но все же это — бессмыслица. Я хочу заметить, английская философия и литература вполне даже очарована бессмыслицей, и есть тут большая традиция…

АС : Роберт Синнербринк, большое спасибо за то, чтобы были с нами.

РС : Большое спасибо.

Машина Уэллса

Жиль Делез - философ «внешнего» и «складки». Революционер, посягнувший на метафизику и Гегеля, француз, которому нет равных. Concepture публикует биографию знаменитого философа.

Рождение в будущем самой (на наш скромный взгляд) необыкновенной и революционной фигуры французской философии 20 века пришлось на 18 января 1925 года, недалеко от Парижа. Этот город станет для него родным и большую часть жизни философ проведет именно там.

Семья, в которой рос Жиль, была достаточно консервативной во многих вопросах. Его Отец - Луи Делез, владел небольшым предприятием, но оно разорилось после кризиса 1930 года, и отцу семейства пришлось идти работать на завод по производству дирижаблей.

Когда Германия оккупировала Францию, малыш Жиль, и его старший брат Жорж находились на отдыхе в Нормандии. В последствии, родители посчитали, что братьям незачем возвращаться в Париж, и они остались в Нормандии еще на год. Спустя ровно год братья возвращаются в Париж (город к тому времени уже был оккупирован), где будущий философ поступает в лицей Карно, а его брат уходит в «Сопротивление».

К большому сожалению, Жорж попадает в плен к фашистам и умирает по дороге в Аушвиц. Для Жиля этот момент становится переломным, он отдаляется от семьи, начинает много времени проводить в одиночестве и увлекается философией, именно тогда решив связать свою жизнь с ней.

Немаловажную роль в жизнеопределяющем решении мальчика сыграл тот факт, что в лицее, где он учился, философию преподавал Морис Мерло-Понти. В этот период молодой философ увлекается работами Сартра, часто цитирует «Бытие и Ничто» (после личной встречи с Жан-Полем, уже в зрелом возрасте, Делез резко изменит свое мнение о нем). Он даже умудряется находить время, чтобы посещать открытые лекции Гастона Башляра, Александра Кожева и многих других известных философов и деятелей того периода.

Окончив школу Делез проходит двухгодичную подготовку в лицее имени Генриха IV. Там он (наверное) впервые знакомится с творчеством Хайдеггера, так как лекции ему читает известный специалист по нему - Жорж Бофре. По ряду причин Делезу не удается поступит в высшую нормальную школу, и он решает попытать счастья на факультете философии в Сорбонне.

В студенческие годы, еще отмеченные влиянием Сартра, он начинает писать статьи. Для Жиля это первый опыт философской работы. Но он быстро теряет интерес к феноменологии Сартра и увлекается работами Анри Бергсона, творчество которого выходит на первый план. Проблемы со здоровьем (астма) сильно мешают учебе, но все же молодой философ успешно заканчивает Университет Сорбонны.

Ж.Делез «Эмпиризм и субъективность»:

Несомненно, сам субъект дан. Несомненно, то, что выходит за пределы данного, тоже дано, но иным способом, в ином смысле. Тот субъект, который изобретает и верит, устанавливается в данном так, что превращает само данное в синтез, в систему. Именно это мы и должны объяснить . В проблеме, поставленной таким образом, мы раскрываем абсолютную сущность эмпиризма.

И вот Делез уже выпускник одного из старейших университетов в мире, ему 23 года, на дворе 1948 год - и он решает начать преподавательскую деятельность в качестве учителя философии в местных лицеях. Последующие 9 лет будут отмечены бурной деятельностью (Делез даже прочитает курс лекций в Сорбонне), написана первая книга «Эмпиризм и субъективность».

Эмпиризм по Делезу - не просто разновидность позитивистского взгляда, а отрицание любой трансцендентальности. Начиная с этого труда («Эмпиризм и субъективность»), происходит постепенное формирование личной философии Делеза, построенной на отрицании классических диалектических и метафизических традиций.

Где-то ближе к исходу продуктивной девятилетки, Делёз посредством одного из своих добрых приятелей знакомится с Фанни (Дениз Поль) Гранжуан, переводчицей Д. Х. Лоуренса. Свадьба состоялась в августе того же года в Лимузене, в поместье родителей Фанни. В браке родились сын Жюльен (1960) и дочь Эмили (1964). Супруги переехали в XV округ Парижа в небольшую квартиру, семейное наследство Гранжуан.

Конец пятидесятых и середина шестидесятых отмечены ярким и бурным творчеством. Делез работает как автомат, пишет одну исследовательскую работу за другой, диссертацию, посвященную Спинозе и свою знаменитую статью о Захер-Мазохе (первый опыт литературной критики). За такой плодотворный период стоит благодарить четырехлетний оплачиваемый отпуск (1960-1963 гг.), предоставленный философу Национальным центром научных исследований.

Сергей Фокин об осмыслении Делезом творчества Мазоха и Сада:

Он [Жиль Делез прим.автора] стремится показать, что «извращения», названные по имени писателей-симптомологов, в психиатрическом[речь о Мазохе и Саде прим.автора] «плане» соседствуют с теми фантазиями, наваждениями, страхами — словом, «фантазмами», на которые были сделаны ставки в творчестве Кафки, Пруста или Беккета: в этом смысле можно было бы говорить о «кафкизме», «прустизме» или «беккетизме».

После окончания продолжительного отпуска и завершения ряда исследовательских работ, философ принимает приглашение от Лионского университета, где читает курсы о Спинозе, Лейбнице и Ницше. Там же философ ближе знакомится с кинематографом, увлекается творчеством Годара, Феллини, Бергмана и многих других знаменитых режиссеров. Эта любовь в последствии выльется в двухтомник, посвященный кинематографу.

В 1966 философ публикует «Бергсонизм» (наконец-то его безмерное уважение Бергсона выливается в исследование). И спустя какое-то время он начинает работу над своим главным трудом - «Различие и повторение». А уже в 1967 году в докладе Французскому философскому обществу Делез излагает основные идеи своего монументального труда.

Вот так неожиданно и быстро весь накопленный опыт за годы философствования и неистовое желание преодолеть, низвергнуть Гегеля и классическую метафизику, квинтэссенцией которой является гегелианство, находит свое выражение в одной объемной работе - его главном философском проекте «Различие и повторение».

Жан Люк Нанси о Делезе:

Он не цеплялся за Гегеля, не пристраивался к диалектической традиции, основная нить которой с необходимостью предполагала логику развития — от начала к концу — и структуру предмета — приспособления, интенции, бытия-в-себе, или нехватки-бытия-в-себе.

Но, как и любой человек, Жиль Делез сталкивался с трудностями, и первые ростки в будущем фатальной болезни подстерегали его где-то недалеко от личного философского триумфа. Резко ухудшается его состояние здоровья, врачи диагностируют туберкулез, философа срочно госпитализируют. И все это на фоне растущих студенческих волнений, вылившихся позже в майские события 1968 года.

Перенеся операцию на легком (теперь оно у философа одно), Жиль потратил целый год на восстановление, но успел закончить «Логику смысла» и получить приглашение от Фуко (в 1970 году), который настаивал на его кандидатуре преподавателя в Венсенском Университете. Здесь Делез проработает до самой своей отставки в 1987 году и познакомится с Феликсом Гваттари - молодым психоаналитиком, с которым они напишут ряд работ. Самой знаменитой станет «Анти-Эдип».

Философ вдохновленный новыми идеями и знаниями, и новым талантливым соавтором решает посягнуть на Лакана и на психоанализ в целом. В «Анти-Эдипе» Делез и Гваттари разарабатывают общую теорию желания, которая послужит основной для подробной разработки и уточнения теории мышления.

Жиль Делез и леворадикальный психоаналитик отстаивают концепцию желания, освобожденного от каких-либо преград. Однако, будучи внешне созвучными своей эпохе, они выдвинули несвоевременную и беспрецедентную концепцию: желание никогда не исходит изнутри; его нельзя мыслить по аналогии с сущностью субъекта, естественным образом наделенного внутренним богатством и добродетелью и стремящегося выразить себя вовне; желание возникает из отношения к внешнему и приписывается субъекту лишь в состоянии столкновения, когда тот пребывает вне себя; следовательно, оно есть не что иное, как способ научения.

Совместно с Гваттари Делез еще напишет: «Тысяча Плато», «Кафка», «Что такое Философия?», хотя последнюю книгу, по словам некоторых исследователей, философ писал практически один, а имя Гваттари поставил в соавторы лишь из дружеских соображений.

И снова в жизни знаменитого француза наступает сумбурный период. Постепенно сфера его интересов смещается в сторону эстетики, музыки и кинематографа: он пишет статьи, читает лекции и систематически посещает кинофестиваль неформатного кино «Кайе дю синема». Работа в Венсенском университете ненадолго прекращается, и он преподает в Коллеж де Франс.

А в 1984 году умирает Фуко, Жиль так и не успевает с ним помириться, в следствии чего решает написать книгу с коротким и ясным названием «Фуко». Участвует в конференции посвященной Фуко, и в этом же году (1987) выходит на пенсию, прочитав последнюю лекцию студентам. Затем философ, никогда не дававший интервью, соглашается сняться в серии видеороликов, в которых он в алфавитном порядке отвечает на вопросы по темам - «Азбука Жиля Делеза».

Так прошел конец 80-х и начался последний самый тяжелый жизненный этап 1993-95 гг. В 93-м Делез пишет последнюю свою работу «Критика и клиника». Она явилась своего картографией всего творчества от «Эмпиризма и субъективности» до самой «Критики и клиники».

Сергей Фокин о работе Делеза «Критика и клиника»:

«Критика и клиника» — это сложносоставная «карта», линии которой означают «интерес», обостренное внимание философа к писателям, чье творчество и существование вовлечены в такое становление, которое если и не ищет «болезни», то, по меньшей мере, не уклоняется от встречи с ней, коль скоро жизнь предлагает и такое испытание.

Делез так тяжело болен, что его подключают к аппарату искусственного дыхания, с которым он проведет последние два года своей жизни. Он уже не может писать и с трудом говорит. Его психологическое состояние постепенно ухудшается, философ не может вынести собственной немощи и, в конце концов, 4 ноября 1995 года великий француз прыгает из окна своей квартиры в Париже. Его хоронят 10 ноября.

Да, вот такой типичный и вполне заурядный конец для философа, именно для философа. Делез был целой вехой в истории французской мысли, он единственный, кто систематически посягал на предел философии - Гегеля, он первый, кто заговорил о безиерархическом сетевом устройстве культуры - ризомы. И что мы имеем сейчас? Интернет, как разновидность ризомы. Его можно любить и понимать, можно считать бездарностью и ненавидеть, можно отрицать его существование, но вот равнодушным быть не получится.

1. Жиль Делез - «Что такое Философия?».

2. Жиль Делез - «Эмпиризм и субъективность».

ДЕЛЁЗ, ЖИЛЬ (Deleuze, Gilles) (1925–1995), французский философ. Изучал философию в Сорбонне; в 1948–1968 преподавал в ряде лицеев, затем в Лионском университете и в Сорбонне; с 1969 по 1987 – профессор университета Париж-VIII.

Всемирную известность принесли Делёзу его работы о Юме , Бергсоне и Ницше , а также о Прусте и Захер-Мазохе. Фон философствования Делёза образуют спинозистская проблематика имманентности и кантианская проблематика трансцендентности. Своеобразие мышления этого философа связано в первую очередь с двумя основными темами, к которым он возвращался на всем протяжении своего творчества. Это, во-первых, внешняя природа отношений, определяемых как чистые столкновения, или встречи. Данную черту отношений Делёз подчеркивает в противоположность диалектике, в которой опыт, желание и жизнь подчинены закону отрицания или преодоления. Во-вторых, это множественный и дифференцированный характер существования, времени и мышления, которые состоят из гетерогенных, взаимно свертывающихся планов, образуя «пластическое» трансцендентальное поле, которое заранее (априори) не навязывает опыту никакой формы. Иначе говоря, главные темы Делёза – это тема «внешнего» и тема «складки», или «свертывания».

Из положения о дифференцированности существования, времени и мышления вытекает мысль Делёза о сугубо эмпирическом характере этики, заключающейся в имманентной оценке способов существования и мышления. Эта мысль диаметрально противоположна установкам классической морали, основанной на трансцендентных ценностях (хорошее априори/плохое априори).

В противовес всем крупнейшим течениям современной мысли Делёз не склонен наделять философию каким-либо предназначением. Равным образом чужд он и мысли о том, что какая-либо философская система способна отвечать за радикальный и необратимый разрыв в истории мысли. Если Маркс и марксизм, Хайдеггер и деконструктивизм, Гуссерль и феноменология, Витгенштейн и аналитическая философия считали, что их концепции являются преодолением «метафизики», то Делёз не верит в такое преодоление. Отсюда его постоянные усилия по реабилитации наследия Бергсона, которого он считал самым оригинальным философом 20 в. Скептицизм в отношении уникальных масштабных «разрывов» не мешал Делёзу быть прежде всего мыслителем события. Волюнтаризм – как в философии, так и вне ее – он считал не более чем проявлением тщеславия, тогда как подлинные разрывы всегда непреднамеренны и трудно обнаружимы. Поэтому размышления Делёза о времени всегда сопровождались рефлексией. Что такое мыслить, как не сталкиваться с тем, что все еще остается немыслимым? Мыслить – вне всякого сомнения значит сталкиваться со «смыслом», но последний дан лишь в виде бесформенного, в виде непостижимых «знаков», завораживающих и тревожащих разум (бесконечность в 17 в.; конечность в последующие века). Мышление предполагает столкновение с тем, что «вовне», с неким гетерогенным элементом, действующим в разуме, переполняющим его и заставляющим изменять «замысел», не позволяя при этом «ни повторно зафиксировать себя, ни опознать». Короче говоря, разум мыслит, когда он «свертывает внешнее».

Теория мышления связана у Делёза с более общей теорией желания, которую он подробно изложил в написанной совместно с Феликсом Гваттари работе Анти-Эдип (L"anti-Oedipe , 1972). Эта книга, принесшая автору известность, но вызвавшая резкое неприятие со стороны интеллектуального сообщества, неотделима от грандиозной переоценки образа мысли и образа жизни, происходившей в 1960-е годы, а также от опыта мая 1968. Симптоматичное непонимание книги связано с тем, что в ней любой ценой пытались вычитать апологию модной тогда «спонтанности». Бесспорно, что Делёз и Гваттари отстаивали концепцию желания, освобожденного от каких-либо преград. Однако, будучи внешне созвучными своей эпохе, они выдвинули несвоевременную и беспрецедентную концепцию: желание никогда не исходит изнутри; его нельзя мыслить по аналогии с сущностью субъекта, естественным образом наделенного внутренним богатством и добродетелью и стремящегося выразить себя вовне; желание возникает из отношения к внешнему и приписывается субъекту лишь в состоянии столкновения, когда тот пребывает вне себя; следовательно, оно есть не что иное, как способ научения. Желание не имеет ни исходной структуры, ни исходного объекта, оно никогда заранее не детерминировано. Освободить его – значит позволить каждому переживать свои столкновения и встречи, как ментальные, так и аффективные. Психоанализ, с которым полемизируют Делёз и Гваттари, ограничивает желание эдиповым треугольником; всякий объект, помимо отца и матери, интерпретируется лишь метафорически.

Отвечая на вопрос, что значит жить и мыслить сегодня, Делёз неоднократно предпринимал попытки критической оценки современной эпохи. Наше время, по его мнению, это прежде всего время абсолютной детерриторизации: двойственность общественного устройства, называемого капитализмом, состоит в том, что последний опирается на саму природу желания, не переставая при этом ставить желанию преграды. Согласно более поздней работе Образ-время (L"image-temps , 1985), современная эпоха – это эпоха обобщения стереотипов: наше отношение к миру, которое прежде косвенно обеспечивалось посредством трансцендентных форм (Любовь, Народ и т.п.), становится проблематичным, поскольку сами эти формы теперь кажутся нам новыми клише. Это значит, что мы исчерпали основания для веры в этот мир или в его имманентные возможности. Наконец, в Беседах (Pourparlers , 1990) современность характеризуется как время контроля, поскольку в эпоху капитализма все прежде закрытые среды (школа, завод, армия, больница и т.п.) имеют тенденцию становиться открытыми и изменяемыми формами, что наделяет индивида кажущейся свободой; порабощение тел и душ приняло иной оборот и требует новых форм борьбы.

Таким образом, Делёз (как и Фуко , которым он восхищался) верит не в исторические цели, а в исторические разрывы. Жест завершения философии имеет своей парадоксальной противоположностью бесконечную задачу – анализ философских суждений, деконструкцию понятий. Делёз в известном смысле перевернул эту формулу: философия бесконечна именно потому, что ее задачи и средства постоянно обновляются. В работе о Фуко (Foucault , 1986) он фиксирует наличие новой тенденции – интерес к «конечно-беспредельному» («fini – illimit»), развертывающийся «по ту сторону» бесконечного и конечного. Основное размежевание проходит по линии внутреннего конфликта, который преследует философию с самых ее истоков и в котором имманентное производство понятий (логико-проблемный опыт, переживаемый каждым значительным философом) всегда противопоставляется трансцендентности (естественной склонности подгонять опыт под априорные формы). По этой причине часть философского наследия всегда жива, тогда как жесты замыкания, какими бы радикальными они ни казались, обречены на внутреннее противоречие.

// published 14/11/2012

Жиль Делёз - алкоголик, материалист и абсолютный классик философии постмодерна, совершенно непонятный для неподготовленных читателей, либо ложно понятый ценителями крепкого слова. Неслучайно Мишель Фуко сказал, что если «ХХ век был веком Ницше, то XXI век будет веком Делёза». Тенденции, которые предвосхитил Делёз, на наших глазах выстраиваются в фундаментальные тренды, по которым конструируется реальность нового мира.

Делёз, особенно в юности, был фрейдо-марксистом, поэтому считал, что психоанализ и капитализм сделали многое для освобождения творческого потенциала человечества, но не «дожали» и свою задачу провалили, поэтому требуется сделать еще один шаг. Радикальный, окончательный и решительный. В этом и заключается смысл работ Делёза - освобождение. Тотальное и безоговорочное. То, что кажется истинным, - подозрительно. Урок книги [Анти-Эдип] таков: не становись рваным тряпьём.

Гениальные интуиции Делёза - это и «тело без органов» Арто, и «шизоанализ», и «новая поверхность», и «ризома», и огромное количество других авангардных прозрений. Одна только его ризоматическая концепция является яркой и убедительной иллюстрацией того, как мутируют представления о пространстве и времени в постмодерне. Согласно Делёзу, вся традиционная философия устроена по принципу корневища и стебля («вертикальный» образ и представление о теле), т.е. присутствует глубинное измерение - смысл («копнуть поглубже»). Ризома - это то, что никогда не растет вертикально. Это поверхность, только кожа, чистый эпидермический плащ без внутреннего содержания. В отличие от классической «корневой» модели, которую критиковал Делёз, ризома развивается исключительно в горизонтальном направлении. Она не дает корней. Или дает корни, но произвольно и не связано с вертикальной структурой, где наличествует корень и стебель.

4 ноября 1995 года Жиль Делёз покончил с собой, выбросившись из окна своей квартиры. Делёз решился убить себя раньше, чем рак, пожирающий его лёгкие. «Я посажен к кислородному аппарату, как пёс на цепь».

[эпоха]

Не сон разума порождает чудовищ, но мстительная и страдающая бессонницей рациональность.

Любая эпоха говорит все, что может сказать. Но есть ценности, которые рождаются устаревшими.

Случается, что больной говорит: о, если бы я был здоров, я сделал бы то-то и то-то – он, возможно, это и сделает – но планы его, понятия его все равно остаются планами и понятиями больного человека – всего лишь больного.

Нередко говорят, что предисловие следует читать лишь в конце. Заключение же, напротив, - в начале.

Если верно, как то утверждал ирландский епископ Беркли, что быть - значит быть воспринимаемым, возможно ли уклониться от восприятия?

Вместо того, чтобы рассматривать бытие как высшее сущее, которое, якобы, обосновывает постоянство других воспринимаемых сущих, мы должны мыслить его как Пустоту или Не-сущее, в прозрачности коего играют единичные вариации, «радужный ментальный калейдоскоп (который) себя мыслит».

Многие молодые люди сегодня требуют «основательности», они сами настаивают на стажировках и непрерывном образовании. Им еще предстоит узнать, кому они будут служить. В дисциплинарных обществах человек постоянно начинает заново (от школы - к казарме, от казармы - к заводу), тогда как в обществах контроля, напротив, ничто никогда не кончается - корпорация, образовательная система, служба в армии являются метастабильными состояниями, которые могут существовать рядом друг с другом в рамках одной и той же модуляции как универсальной системы деформации.

Закон обладает силой еще до того, как известен объект его приложения, и даже при том, что этот объект, возможно, никогда не будет познан. Именно такое неравновесие делает возможными революции. Дело вовсе не в том, что революции вызываются техническим прогрессом. Их возможность определена зазором, провоцирующим перестройку экономического и политического целого в соответствии с положением дел в тех или иных областях технического прогресса.

Человек представляет собой фигуру из песка между морским отливом и приливом.

Человек, насколько это возможно, выставляет себя господствующей формой выражения, которая притязает на то, чтобы навязать себя любой материи, тогда как в женщине, животном или молекуле всегда есть составляющая ускользания, уклоняющаяся от формализации. Стыдно быть человеком - есть ли лучший повод для письма?

Именно потому, что нам уже больше нечего скрывать, нас уже нельзя постичь. Демонтировать любовь, дабы стать способными любить. Демонтировать свою собственную самость, дабы, наконец, быть одинокими и встретить подлинного двойника на другом конце линии. Безбилетный пассажир неподвижного путешествия. Стать как все, но это как раз и есть становление только для того, кто умеет быть никем, больше быть никем.

Мы должны не судить другие существования, а чувствовать, подходят они нам или не подходят, то есть привносят ли они в нас какие-нибудь силы или же отбрасывают нас к бедам войны, скудости сновидения, твердости организации.

Художник не только пациент и врач цивилизации, он также и извращенец от цивилизации.

Юмор - искусство поверхности, противопоставленное старой иронии - искусству глубины и высоты. Юмор неотделим от способности выбора.

Апокалипсис в выгодном свете выставляет притязание «бедных» и «слабых», ведь они вовсе не такие, какими кажутся, - не смиренные и несчастные, а весьма опасные люди, не имеющие иной души, кроме коллективной.

Алкоголь отнюдь не навевает мечты, он отказывает в мечтах мечтателю, он действует как чистый разум, убеждающий нас, что жизнь — это маскарад, общество — джунгли и в жизни нет места надежде. Алкоголь суть сразу и любовь и утрата любви, и деньги и безденежье, и родина, и ее потеря.

Дерево зеленеет — разве это, в конце концов, не смысл цвета дерева, и разве дерево деревенеет — не его всеобщее значение?

В целом здравый смысл — нечто пережигающее и пищеварительное, нечто агрикультурное, неотделимое от аграрных проблем и от жизни среднего класса, разные части которого, как считают, уравновешивают и регулируют друг друга.

Мясо - общая зона человека и животного, их зона неразличения. Мясо - это такое состояние тела, когда плоть и кости не структурно сочетаются, а локально соседствуют. Живописец - мясник, но его скотобойня подобна церкви, с мясной тушей вместо Распятого.

Любовь к сыру – это как разновидность каннибализма, просто ужас.

Что серьезнее: говорить о еде или есть слова?.. Если вы говорите про еду, то как уклониться от беседы с тем, кто предназначен вам в пищу?

Меня могли бы спросить, из чего бы состояла моя наилучшая трапеза, что доставило бы мне огромнейшее удовольствие. Я, на самом деле, всегда возвращаюсь к трём вещам, потому что это то, что мне всегда казалось прекрасным, но по правде эти вещи отвратительны: язык, мозги, костный мозг. Наверное… Это всё довольно питательно. Значит, есть это… Я нашёл несколько ресторанов в Париже, где подают костный мозг и после них не могу есть ничего другого. Они готовят такие маленькие кубики из мозга, просто изумительные… Мозги, ещё язык… Если попытаться соотнести это с тем, что мы уже обсуждали, это своего рода троица, можно сказать, хотя это всё, пожалуй, слишком анекдотично, можно сказать, что мозги – это Бог, что это Отец; Сын – это костный мозг, ведь он связан с позвоночником, мелкими позвонками. Итак, Бог – это череп; позвоночник – это Сын, значит, костный мозг – это Иисус, а язык – это Святой Дух, который представляет собой саму силу языка. Или, можно и так, но здесь я не уверен… Мозг – это концепт. Костный мозг – это аффект, а язык – это перцепт. Не стоит спрашивать меня, почему, я понимаю, что эти троицы очень… Да, вот так… Так что таково было бы моё идеальное меню.

[язык]

Язык либо дан весь целиком, либо его нет вообще… Всесилие языка состоит в том, чтобы говорить о словах. Именно языку надлежит одновременно и устанавливать пределы, и преступать их.

Биологи, к примеру, указывают, что развитие тела осуществляется скачками и рывками: утолщению конечности предзадано быть лапой еще до того, как оно определяется в качестве правой лапы, и так далее. Можно сказать, что тело животного «колеблется», или что оно проходит через дилеммы. И рассуждение тоже продвигается рывками, колеблется и разветвляется на каждом уровне. Тело — это дизъюнктивный силлогизм, язык же — начало пути к различению.

Литература начинается, согласно Лоуренсу, со смертью дикобраза, согласно Кафке - со смертью крота: «наши бедные красные лапки, вытянутые с какой-то нежной жалостью». Пишут для умирающих телят, как говорил Мориц. Языку надлежит добраться до женских, животных, молекулярных уверток, и всякая увертка - это смертельное становление.

Очевидно, что смысл не может заключаться в том, что делает предложение истинным или ложным. Смысл пребывает в верованиях (или желаниях) того, кто выражает себя. «Когда я беру слово, — говорит Шалтай-Болтай, — оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше… Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин — вот и все!»

Нам казалось, что мы на последнем рубеже литературных поисков, в точке высочайшего изобретательства языков и слов, а мы уже — в раздорах конвульсивной жизни, в ночи патологического творчества, изменяющего тела.

С неврозами не пишут. Писатель как таковой — не больной, а скорее врач — врач самому себе и всему миру. Мир — это совокупность симптомов той болезни, что неотличима от человека. Литература, стало быть, является здоровым делом.

Либо ничего не говорить, либо поглощать, то есть съедать сказанные кем-то слова. Как выразился Хрисипп: «Ты говоришь «телега». Стало быть, телега проходит через твой рот». Даже если это Идея телеги, то легче от этого не становится.

В чем замысел Дефо? Что станет с одиноким человеком, человеком без Другого на необитаемом острове? Проблема была поставлена плохо. Ибо вместо того, чтобы возвращать бесполого Робинзона к истокам, воспроизводящим экономический мир, аналогичный, архетипичный нашему, нужно было повести снабженного полом Робинзона к цели совершенно отличной и отходящей от нашей, в фантастический мир, сам по себе уже от нашего отклонившийся.

[сексуальность]

Сексуальность - единственный фантастический принцип, способный заставить мир отклониться от строго экономического порядка, предписанного ему изначально.

Любовь - это не просто когда двое становятся одним или двумя, но когда они становятся сотнями тысяч.

Чтобы сойти с ума, нужны двое. С ума сходят всегда на пару.

Моя любовь — освоение дистанции, долгое путешествие, утверждающее мою ненависть к близкому мне человеку, но в ином мире и с иной индивидуальностью.

На страсти мужчины основано могущество женщины, и она отлично умеет воспользоваться этим, если мужчина оказывается недостаточно предусмотрительным. Перед ним один только выбор — быть либо тираном, либо рабом. Стоит ему поддаться чувству на миг — и голова его уже окажется под ярмом, и он тотчас почувствует на себе кнут.

Сексуальность существует только как аллюзия, как пот или пыль, указывающие путь, пройденный языком, и которые язык продолжает стряхивать и стирать с себя как крайне тягостные воспоминания детства.

[философия]

Философы – это существа, прошедшие через смерть, возродившиеся после неё, и устремлённые к другой смерти, хотя, возможно, той же самой.

Философ создает, он не отражает. На вопрос «в чем польза философии?» должен следовать ответ: а кто еще заинтересован в выработке образа свободного человека, в обличении всяческих сил, которым нужны миф и смятенный дух для того, чтобы утвердить свою власть?

История философии – от сократиков до гегельянцев – оказывается историей долгого подчинения человека, а так же историей доводов, которые человек изобретал, чтобы оправдать свое подчинение.

Мы ничему не учимся у того, кто говорит: «делай, как я». Единственными нашими учителями являются те, кто говорят «делай со мной».

Проблема не в том, чтобы перейти через границы разума, а в том, чтобы остаться победителем, пересекая границу неразумия.

Диалектика есть не что иное, как искусство примирения отчужденных свойств явления. Но если свойства сами по себе выражают лишь ослабленную жизнь и изуродованную мысль – зачем тогда их примирять, зачем быть действующим лицом мысли и жизни?

Полное тело без органов непродуктивно, стерильно, непорождено, непотребляемо. Бесформенное и бесструктурное, оно было обнаружено на своем месте Антоненом Арто. Инстинкт смерти – вот его название, а смерть может быть смоделирована. Но желание желает также этого, смерти, потому что полное тело смерти является его неподвижным двигателем, как оно желает жизни, потому что органы жизни представляют собой его working machine.

В начале была шизофрения: досократическая философия — это собственно философская шизофрения, абсолютная глубина, вскрытая в телах и в мысли. Поэтому Гёльдерлин пришел к открытию Эмпедокла раньше Ницше. В знаменитом чередовании [мировых циклов] Эмпедокла, в неразрывности ненависти и любви мы сталкиваемся, с одной стороны, с телом ненависти, с расчлененным телом-решетом: «головы без шей, руки без плеч, глаза без лица»; а с другой видим великолепное тело без органов: «отлитое из одного куска», без членов, без голоса и без пола. Так Дионис обращает к нам свои два лица — вскрытое, изорванное тело и бесстрастную голову без органов: Дионис расчлененный, но и Дионис непроницаемый.

Стоит ли без конца говорить о ране Баске, об алкоголизме Фицджеральда и Лоури, о сумасшествии Ницше и Арто, оставаясь при этом на берегу? Не пора ли стать наконец профессионалами в этих областях? Неужели нам под силу лишь пожелать, чтобы упавший расшибся не слишком сильно? Неужто на нашу долю выпало лишь составление сборников да выпуск тематических номеров журнала? Или же нам следует кратчайшим путем познать самих себя: быть немножко алкоголиком, немножко сумасшедшим, немножко самоубийцей, немножко партизаном-террористом — так, чтобы продолжить трещину, хотя и не настолько, чтобы непоправимо углубить ее?

[психоанализ]

Феликс Гваттари дал замечательное определение шизоанализу в его противоположности психоанализу: «Оговорки, оплошности, симптомы подобны птицам, что стучат клювами в окно. Речь не о том, чтобы их интерпретировать. Речь о том, чтобы повторить их траекторию и посмотреть, могут ли они стать указателями для новых точек отсчета, отправляясь от которых можно было бы изменить ситуацию».

Психоанализ — это как русская революция, неизвестно, когда что-то пошло не так. Всегда нужно возвращаться назад, отступая все дальше и дальше. С какого момента — с американцев? С первой «Международной ассоциации»? С «Секретного комитета»? С первых разрывов, которые отмечают как отречения Фрейда, так и предательство тех, кто работал с ним? С самого Фрейда, то есть с «открытия» Эдипа? Эдип — это идеалистический поворот. Однако, нельзя сказать, что психоанализ погрузился в полное неведение желающего производства. Фундаментальные понятия экономии желания, работы и инвестирования сохраняют свою значимость, но будучи подчиненными формами выражающегося бессознательного, а не формами производящего бессознательного… где психоаналитик стал лакеем Эдипа, великого агента антипроизводства в желании.

«Эдиповская» теория - это одна из тех вещей, которая становится всё более опасной по мере того, как всё меньше людей верят в неё; тогда появляются полицейские, чтобы заменить архиереев.

В психоанализе имеется один-единственный недостаток: все злоключения психоза он сводит к старой песне, вечное папа-мама, которая то исполняется психологическими персонажами, то возводится до символических функций.

[Бог]

Бог создал человека по своему образу и подобию. Согрешив, человек утратил подобие, но сохранил образ. Мы превратились в симулякр. Мы отказались от нравственного существования в пользу существования эстетического.

Наша вера в бога покоится на симулякрах, которые танцуют, жестикулируют и накликают на нас угрозу вечного наказания — короче, представляют бесконечное.

Осуществилось пророчество Ницше о связи между Богом и грамматикой… Ницше хотел, чтобы мы перешли к серьезным вещам. Он дает двенадцать или тринадцать версий смерти Бога, чтобы положить им конец и чтобы об этом больше не говорили - то есть, чтобы сделать само это событие комичным. И он объясняет, что это событие не имеет ровным счетом никакого значения, что оно на самом деле интересует только последнего римского папу: мертвый Бог или не мертвый, мертвый отец или не мертвый - все это одно и то же, поскольку продолжается то же самое подавление и вытеснение; в одном случае - во имя Бога или живого отца, в другом - во имя человека или мертвого интериоризированного отца. Ницше говорит, что важна не сама новость о том, что Бог мертв, а время, которое ей понадобится, чтобы принести плоды. Плоды новости - это не следствия смерти Бога, это другая новость: смерть Бога не имеет никаких последствий. Иными словами, новость о том, что Бог и отец никогда не существовали (даже тогда, давным-давно, в стародавние времена палеолита). Убит был мертвец, всегда бывший мертвым.

Действующие боги — такой же миф религии, как и судьба — миф ложной физики, а Бытие, Единое и Целое, — миф ложной философии, которая вся пропитана теологией… Именно наша эпоха открыла теологию. Более нет нужды верить в Бога. Теология теперь — наука о несуществующих сущностях, тот способ, каким эти сущности божественное или антибожественное, Христос или Антихрист, — оживляют язык и создают для него это великолепное тело [для чистого разума], разделяющееся в дизъюнкциях.

Теологический фантазм составлен из симулякров, которые спонтанно пересекаются в небесах, формируя необъятные образы за облаками — высокие горы и фигуры исполинов.

Христос - самый нежный, самый любвеобильный из декадентов, своего рода Будда, который освобождал нас от гнета священников и от всякой идеи греха, наказания, воздаяния, суждения, смерти и того, что после смерти; и этот человек благой вести обрел двойника в лице черного святого Павла, который удерживал Христа на кресте, непрестанно возвращал его туда, воскрешал, делал упор на вечной жизни, изобретал тип священника, который был пострашнее прежних со «своей техникой священнической тирании, техникой сбивания в стадо: с верой в бессмертие, то есть доктриной осуждения».